Сьюзен Нэпьер

Смеющаяся богиня

Глава 1

В большом каменном доме было темно, но это не мешало хозяину бесшумно подниматься по узкой лестнице. Он двигался легко, с уверенностью человека, привыкшего полагаться на свою интуицию. Открыл ключом парадную дверь, затененную с улицы портиком, вошел внутрь и сделал нужное количество шагов к лестнице, ведущей наверх. Переложив для удобства багаж в правую руку, он стал подниматься, держась левой рукой за гладкие перила. Наверху тут же не колеблясь шагнул в темноту, держась середины узкого коридора, чтобы случайно не задеть мебель. Пройдя несколько метров, резко свернул налево, нажал на низкую дверную ручку и вошел в комнату. Весь путь он проделал, ни разу не остановившись.

Закрыв за собой дверь, он очутился в кромешной тьме, однако уверенно направился к противоположной стене и отодвинул в сторону плотную портьерную ткань. Узкие окна выходили на залитое звездным светом озерцо. Спокойная, чуть дрожащая поверхность странным образом сбивала с толку, так как знакомое созвездие Южного Креста сверкало одновременно снизу и сверху, образуя удивительный и в своем роде неповторимый рисунок.

Он медленно сжимал и разжимал пальцы, упираясь ладонью в оконную раму, словно это простое движение успокаивало. Наконец, глубоко и с облегчением вздохнув, аккуратно поставил на пол узкий чемодан и дорожную сумку. Он простоял довольно долго, опершись на подоконник и прижавшись лбом к холодному стеклу. На темном фоне окна неясно вырисовывался его силуэт. Затем, снова вздохнув, выпрямился, утомленно покачал головой, потер шею и неслышно прошел по лакированному полу к едва заметной боковой двери.

В маленькой ванной комнате Бенедикт Сэвидж щелкнул выключателем и прищурился от слепящего света. Затем, нагнувшись, открыл кран душа, заранее установленный на сильный напор и самую высокую температуру воды – так ему нравилось. Он снял очки в черепаховой оправе и, потирая переносицу, не глядя положил их на мраморный туалетный столик.

Он не помнил, когда так ужасно уставал. Наверное, раньше обычная усталость от перелета в Новую Зеландию компенсировалась радостным настроением от выполнения очередного заказа. На сей раз он почему-то вернулся с чувством неудовлетворенности, и это выводило его из себя, так как проект, который он представил, явно был лучшим в его успешной карьере. Вероятно, все дело в том, что над этим заказом он работал слишком долго и напряженно. А теперь наступил естественный спад, тем более что такого же захватывающего дела в ближайшем будущем не намечалось.

Бенедикт помотал головой, как бы пытаясь стряхнуть усталость.

Он разделся, небрежно бросив костюм строгого фасона, рубашку и галстук на крышку тростниковой корзинки. Ему вдруг пришло в голову, что он стареет, и он мрачно усмехнулся. Завтра ему исполняется тридцать четыре года, и хотя он находится на вершине своих интеллектуальных возможностей, вероятно, организм подсказывает, что пора изменить жесткий распорядок жизни.

Последний перелет с одного материка на другой оказался сплошным кошмаром: бесконечные пробки по дороге в аэропорт и задержки с вылетом. В результате он едва не потерял свою обычную невозмутимость, и это навело его на мысль, что, наверное, настало время для переоценки ценностей.

Бенедикт встал под душ, мельком глянув на свое отражение в запотевшем зеркале на внутренней стороне двери. Он удовлетворенно отметил, что выглядит совсем не такой уж загнанной клячей. Глаза сохранили обычную ясную голубизну и спокойное выражение, хоть и были словно засыпаны песком, а веки покраснели; оливковый цвет лица не выдавал внутреннего напряжения; коротко подстриженные черные волосы уже посеребрила преждевременная седина. Но он был таким же худым и мускулистым, как и прежде, частично благодаря наследственности, но скорее всего из-за привычки никогда не останавливаться в гостиницах, где нет бассейна. Утро у него всегда начиналось с дистанции в милю. Плавание в одиночестве и в заданном темпе успокаивало нервы и укрепляло мышцы.

Горячий душ сделал свое дело, расслабив ноющие суставы и вернув свежесть коже, пересохшей от кондиционеров. В теле ощущалась приятная усталость, а в голове не было никаких мыслей. Он вышел из-под душа и небрежно обтерся толстым белым полотенцем, из-за усталости не заметив, что оно почему-то сырое. Бросив его на пол, Бенедикт погасил свет и прошлепал обратно в спальню. Потер пальцами колючий подбородок и подумал с радостью, что и сегодня можно обойтись без бритья, а просто лечь в постель. Женщины всегда удивляются, что у него так быстро растет борода при совершенно безволосой груди…

Бенедикт включил лампу и открыл окна, наслаждаясь свежим теплым воздухом, овевающим влажную кожу. В конце марта в Окленде. [1] бывает уже зябко, но сегодня вечером, похоже, вернулось знойное лето. Он медленно потянулся, напрягая мускулы, и с удовольствием зевнул, предвкушая отдых. Бенедикт снял часы «Ролекс» в металлической оправе и бросил их на еще не тронутый записями блокнот на письменном столе, служившем также и туалетным столиком. Предвкушая, как ляжет обнаженным на прохладные, свежие простыни, он вдруг задумался: неужто очутиться в невинных объятиях Морфея – это единственное его желание? Наверное, он действительно стареет! Криво усмехнувшись, Бенедикт повернулся к кровати… и замер.

Свет от лампы за его спиной едва доходил до одеяла, свисавшего до полу, но даже при этом освещении ему стало ясно, что о свежих накрахмаленных простынях следует забыть.

На его постели лежала женщина, вытянувшись на животе и свесив одну руку; другая рука терялась в рыжеватых вьющихся волосах, рассыпавшихся по плечам и блестевших в неярком свете, как старое золото. Лицом она уткнулась в одну из огромных подушек. Большие подушки были слабостью Бенедикта, и он всегда спал только на таких.

Бенедикт закрыл глаза и тряхнул головой, полный уверенности, что увиденное – это галлюцинация от усталости. Открыв глаза, он нерешительно подошел к кровати, все еще не доверяя своему далеко не совершенному зрению, и увидел, как от дыхания поднимается и опускается у нее спина, и даже услышал легкое посапывание уткнувшегося в подушку носа. Женщина была настоящая и живая, это несомненно.

Ее ноги были под простыней, а бедра едва прикрывало что-то крошечное, белое и атласное. Простыни и одеяло сбились в полнейшем беспорядке, вызывая отнюдь не благопристойные мысли. Тонкая бретелька почти совсем соскользнула с ее плеча, а белая атласная рубашечка задралась выше талии и не могла скрыть совершенные линии тела и гладкую нежную кожу.

Бенедикта охватило жуткое возмущение. Он был настолько сбит с толку, что ему и в голову не пришло спросить себя, что это за особа. Он чувствовал лишь ярость оттого, что его столь тщательно охраняемое уединение нарушили.

Это его постель, его комната и его дом, черт возьми! И не имеет никакого значения, что раньше он никогда не называл этот особняк своим домом, ведь подобных резиденций у него много. Главное – что он дьявольски устал и ему хочется спать. Неужели человек не может рассчитывать на это в своем собственном доме?

Больше всего его разъярил тот факт, что ни шум душа, ни зажженный свет не разбудили посягательницу на его постель и покой. Она находилась в том состоянии, в каком он сам отчаянно желал очутиться, – в глубоком и блаженном сне. Ну, сейчас он ей покажет!

Нагнувшись, Бенедикт свирепо прорычал:

– Просыпайся, златокудрая! Папа-медведь вернулся в свою берлогу.

Никакой реакции не последовало. Сравнение, сорвавшееся с его языка, оказалось до смешного уместным – достаточно было увидеть свое отражение в зеркале на тумбочке по другую сторону кровати. Он не только ощущал себя грубым «медведем», но и был похож на оного в голом виде! Язвительная насмешка над самим собой несколько восстановила его душевное равновесие. Ему пришло в голову, что, проснувшись и увидев мужчину, склонившегося над ней в чем мать родила, эта особа начнет истерически рыдать, вместо того чтобы смиренно удалиться. Только этой сцены ему и не хватало именно сейчас, когда он совершенно измучен физически и морально!